Оно пройдет, и тем мне слаще,
Как боль, весь Ад в себе держать,
Как камень, пущенный из пращи,
Твой жест согласия стяжать.

Из страны рисованных грез и алеющих мечтаний первый укус Амелии вырвал эффективнее, чем все ее красивые слова, красными литерами писанные. Отшатнувшись, юноша с суеверным ужасом воззрился на вампиршу, коснувшись пальцем крови, что медленно сочилась из крохотной ранки на губе. Было не больно, отнюдь… Эти неприятные ощущения с лихвою искупали движения рук девушки, что имел счастье чувствовать Седрик секундой раньше. Руки, танцевавшие по его спине, погружавшие его сознание еще глубже в сладостную истому, с какой-то дьявольской расчетливостью подняли юношу с великолепного стула, а остренькие коготки с пугающей точностью прикоснулись к шее, которую не мог скрыть отороченный кружевами воротник камзола. В некотором обществе, пожалуй, было бы разумнее носить жабо, на худой конец – просто стоячий воротник. И дело даже не в том, что в студеном склепе легко было простудиться вусмерть… Хозяйка, не сильно отличавшаяся радушием, вполне могла из легкой прихоти сделать с шеей гостя нечто гораздо худшее… Хотя чья бы корова, собственно, мычала!
Видимо, Амелия всерьез вознамерилась вырвать Седрика из мягких лап безумия. Но всего лишь для того, чтоб сомкнуть кругом его шеи коготки собственные. И тут призадумаешься ненароком, какая из возможных перспектив более пугающая.
«Вы называли меня умницей, милою девочкой…
Но не смогли понять, что шутите вы с вулканом страстей!»
Когда губы безвозвратно вошедшей во вкус вампирши вновь впились в губы Седрика, юноша всерьез задумался над тем, а можно ли потихоньку сбежать через окно, ведь черед дверь его точно не выпустят. Наверное, через слитые воедино губы в девушку перетекало его безумие, гармонично сливаясь с клановым бешенством Амелии. Да, любые попытки ослабить, остудить девичий пыл канули в Лету, подернулись прахом… Ну и так далее. Однако, то, насколько хотелось юноше оказаться сейчас за тридевять земель, а можно и подальше, ничуть не мешало ему получать своеобразное удовольствие от замысловатой игры с ужасающе простыми правилами. Он знал, что ему не светит даже ничья, но проигрывать тоже уметь надо. Жаль, что до поры Седрика этой дисциплине не обучали…
И вот ноги юноши уперлись наконец в некую безымянную, но отменно твердую преграду. Дальше пути для отступления не было. Раскинув руки в приглашающем, безумном жесте, юноша, почти улыбаясь, встретил тайфун Амелия и поймал ее в объятия. Язык девушки, медленно, дразнящими прикосновениями… Кхм, пусть будет смаковал губы Седрика, вне всякого сомнения не только ради тоненького ручейка крови. Был бы юноша человеком, давно бы задохнулся, ведь покоренная безумием девушка не давала ему сделать и крохотного вздоха. А так… Так всё было просто замечательно!
До тех пор, пока юноша не расслышал натужный треск разрываемого камзола. Бедное одеяние стенало, молило о помощи… Варварство, форменное варварство! Зашипев как рассерженная гадюка, вампир, не думая более об удобстве Амелии, больно сдавил ее руки. Жаль, ненадолго… Сильное пламя лучше тушить встречным пожаром. В Японии жрицы любви, изучающие дзёдзюцу, называют эту мудрость «Огонь огнем». И не спрашивайте, откуда Седрику это известно… Но, как бы то ни было, гнев обволакивал его душу, заставляя снова и снова пытаться схватить девушку за руки, вырвать ее из марева безумия, вырваться оттуда самому. И нет, дамы и господа, снова и снова нет! Играючи девушка вновь и вновь побеждала, легко уходила от ярости Седрика, рисуя когтями замысловатые узоры на его обнаженной груди. А юноша даже не замечал этого неподобства. Злоба, смешанная с ужасным страхом, затмевала его взор, обрубала ощущения. Осталась только тишина, и легкий вес тела девушки, чьи волосы пылающим каскадом заслонили мир от Седрика и Седрика от мира. И еще – ее губы, ее язык, что так манил, искушал, заставлял сдавленно хрипеть и чуть не плакать от адской волны наслаждения. Последним отчаянным усилием юноша схватил девушку за плечи, стараясь оттолкнуть ее назад, но руки, обычно столь покорные его воле, обычно поражающие силой несмотря на внешнюю хрупкость, отказались повиноваться. Или, возможно, Амелия сейчас была слишком сильна даже для него.
И – вполне ожидаемый, но всё равно неожиданный – укус. Мгновенная боль, покрывшая мозг, уже не сдерживаемый стон, немилосердно выгнувшийся позвоночник, судорожный, прерывистый вдох.
«Каждому воздаст по делам его, слишком много зла здесь на одного!..
Так вот оно как, когда твою кожу протыкают клыки существа с почти полувековой историей… Прямо сказать, ощущения странные. Довольно противоречивые… Но безусловно лишающие собственной воли напрочь. У Седрика уже не хватало сил, да и возможностей, выражать свое мнение по поводу происходящего. Противиться Амелии – тем более. Но просто так гусары не сдавались никогда! Скривившись и тихо застонав, юноша жестоко кромсал платье девушки, обнажив ее спину, плечи и талию. Когда новая порция крови с особым упорством покидала его тело, юноша впился пальцами в нежную кожу под лопаткой девушки, оставляя маленькие полумесяцы – следы ногтей. Резко выдохнув, Седрик, растянув губы в кривой улыбке, крепко прижал к себе стремительно набирающее тепло тело Амелии, и, откинув голову в сторону, легко надавил на макушку девушки, погружая ее зубы глубже в свою шею.

Радость моя, вот и всё,
Боли отныне не будет
Золотом плавятся горы,
И вспыхнули реки...
Осанна - и солнце взошло

На лице почему-то играла безмятежная улыбка, оная никогда ранее не появлялась на лице Амелии, лишь в минуты отрешения в книжную реальность или созерцания огня в доли секунды. А сейчас… сейчас эта улыбка была в миллиметре от губ Седрика. Хотя глаза его закрылись, хотя и сознание сошло на нет, окунувшись в целительный сон, но девушка не шевелилась, все еще будто чувствуя его легкое прикосновение, все еще будто слыша его шепот, пробирающий до самых костей.
Дрожь от переизбытка нежности. Слабое покалывание льдинок об обнаженное тело. И снова, cнова, дюйм за дюймом покрывая бледную кожу ласковыми теплыми поцелуями, прося ли прощения?..
Амелия невесома запечтлела последний, пока последний, поцелуй на макушке тореадора и спокойно укрыла его белоснежным покрывалом.
Седрик был слишком мил спящим. Слишком наивным и так похожим на ребенка, который погружался бы в собственные мечты, не замечая ничего вокруг, дотрагивался бы до радуги и улыбался настолько ярким цветам. Жаль, что ночью нельзя видеть ее…
Малкавианка, медленно ступая, добралась до комода, старинного, который располагался прямо напротив кровати. Вряд ли его заметил вампир, это своеобразное хранилище почти сливалось со стенами склепа, которые больше напоминали стены в палатах психиатрической больницы, где имела глупость Ван Дерстрин когда-то оказаться. Тяжело оперевшись на деревянную поверхность комода, а глаза нашли гладкую эмаль зеркала, девушка видела отражение полупустого склепа. Больше ничего. Даже разбитый бокал на полу, даже кровь на простыне и подушках, даже она… И больше никого. Совсем. Даже Ее лица не было. Снова. Какой-то приступ меланхолии завладел девушкой.
На этом кладбище часто бились зеркала. По разным случаям: от гнева, от тоски, от грусти, от одиночества, от печали, от безумия, от бутылок валерьянки, от жестокого удара рукой – разлетались осколки, вонзаясь в нежную плоть, оставляя кровоточащие следы, которые мигом затягивались, а так хотелось чувствовать эту чертову боль!.. Но в первый раз, оно не осыпалось сквозь пальцы на комод. Девушка чуть обернулась, как будто успокаивая себя, что Седрик все еще здесь, и вновь устремляла взор куда-то… куда-то в даль. Руки по привычке вытянули из хранилища черный, cделанный будто из паутины, пеньюар: мягкая ткань легла на обнаженную кожу, ничуть не скрывая от холодка, но…
Спустя еще секунду, дверь склепа бесшумно закрылась, оставляя тореадора спящим мирным сном в весьма уютной обстановке.
А на улице моросил дождь… Тяжелыми каплями стуча по каменной тропинке, ведущей меж могилами, лавируя между накренившимися крестами, ведя прямо в катакомбы, подземный лабиринт, где было сухо, спокойно, и где роилась целая жизнь из сказочных героев, фей, эльфов, где каждую ночь разжигали костры, где каждое утро встречали рассвет – целая жизнь, половина которой была доступна лишь наполовину, и целая часть являлась только строчками из книг…из множества книг. Ведь катакомбы было нечто иное как библиотека. Неправда ли оригинальный выбор места?..
Амелия осторожно, с каждой ступенькой, опускалась вниз, босиком наступая на мелкие камешки и стремясь быстрее оказаться в самом низу. Здесь было темно, но глаза различали каждую деталь этого места, здесь было немного душно, но зато аромат страниц не уходил отсюда, а еще здесь было умиротворенно тихо…
Жаль, что на этот раз сие кратковременное путешествие ограничилось лишь взятой папкой, перевязанной черной лентой, и грустным обзором миллионов книг. На выходе из этого чудесного места, девушка подхватила два бокала, совершенно новые, из ящика (поставка их еженедельная как нестранно) и вновь уже танцевала под дождем.
Кружась, вглядываясь в небо и иногда открывающую свой истинный облик луну, которая, подобно Солнцу, освещала неясными лучами темноту. По лицу, отчего бежали слезы, смешиваясь с дождевой водой, которая ручейками стекала по волосам и по полуобнаженному телу, едва прикрытым пеньюаром, а по пустоши раздавался приглушенный смех.
Иные думали, что это привидения.
Иные, что голоса усопших.
Правда, никто не знал правды.
Седрик все еще был без сознания, еще бы… похоже, ему предстояло хорошенько выспаться, прежде чем он вспомнит про свой любимейший камзол, который вместе с рубашкой теперь покоился сложенным на комоде. Кровь, недавно пролитая на пол и стекло, были убраны Амелией, которая еще успела вытащить два махровых пледа из под кровати, немного пыльных, но стряхнув их под дождем, теперь они укрывали голые стулья, придавая странный уют и обстановку, которая редко появлялась здесь.
Лунный свет лился из небольшого окошка, с какой-то особой вежливостью располагаясь на столе и на ближайшей площади, играя бликами на колюще-режущем предмете и папкой, уже раскрытой с высыпанными страницами любимого рассказа любимого автора. Один бокал был наполнен прозрачной жидкостью, а зонтик с зелено-красными яркими оттенками красовался для завершения этюда коктейля. Второй же – наполнялся кровью, медленно стекающей с запястья Амелии и наполняющей до краев ограненное стекло.
Чуть позже, оставив в покое лезвие, которое с любовью теперь лежало рядом с бокалом валерьянки, девушка, подобрав под себя ноги, трепетно взяла исписанную чернилами рукопись. Краски немного посветлели, грозясь выцвести, но девушка знала, что такого никогда не произойдет. Чтобы исчезли ее труды? Такого автора?.. Глупости.
В маленькой избушке на окраине деревни еще никто не спал, пусть ночь и оплела паутиной окрестности, но людям это абсолютно не мешало. На грубо сделанном столе мерцала, догарающая свеча, а в печи бодро потрескивали поленья. Молодая девушка пряла нить, периодически поглядывая в окно, и слушала бабушку. Старуха она была мудрая и знала много историй, которые часто рассказывала вот такими вечерами, когда снег большими хлопьями падает на землю, укутывая ее снежным покровом, а луна, высеребрив тропу, заглядывает в окна…
С каждой строчкой ловя шедевры слов сестры своей, с каждой строчкой вновь мысленно обнимая сестру, с каждой слезой вновь шевеля губами произносить «я люблю тебя, родная моя», и читать дальше, ощущая странное покалывание во всем теле.
Даже на мгновение забыть, что она здесь не одна. И что Седрик, если, наконец, очнется и придет в себя, станет свидетелем слишком интимной сцены откровения собственной души.
Жаль, что только свечи зажечь нельзя.
Жаль, что только часы утекали по исписанным ровным каллиграфическим почерком страницам.
Жаль, что луна не давала тепла.
Как жаль…
И вновь слеза, словно падающая птица, упала на бумагу.
И незаметный шорох шелковых простыней.
Как жаль...

Storyteller, обыграааемм, у меня же один приступ уже был)))

Чему подобен полет шпаги? Полету ли стрелы, по смертоносности, полету ли бабочки, по грациозности? Или же полету пчелы - по обоим вышеуказанным признакам?
Резкий свистящий звук не заметить было сложно, особенно для сверхчувствительного слуха вампира. Даже не открывая глаз, полагаясь целиком на интуицию, юноша крутанулся на носках, подражая движениям то ли своего давно почившего в мире учителя фехтования, то ли почившего там же учителя танцев. Пальцы, безошибочно сомкнувшись на рукоятке, тут же ощутили гладкость поверхности и тяжесть оружия. Несомненно, изготовлено оно было старательно, лучшими мастерами дела своего. Такой клинок достоин Седрика… Или Седрик достоин такого клинка. Как угодно, собственно.
Взвесив оружие в руке и немного приноровившись, вампир рискнул приоткрыть глаза. Рапира в руке девушки почему-то сразу ему не понравилась. Нет, не испугала… Просто не понравилась. Во-первых, не вязалась она с романтически-расслабленным одеянием Амелии. Во-вторых, Седрик легко мог предположить, насколько мастерски владеет милейшая дама сим оружием, даже не беря во внимание решительный блеск изумрудных глазищ, что пронзал темноту аки наисовременнейшие лампы.
Не успел юноша оглянутся, как вампирша продемонстрировала ему еще один из своих многочисленных талантов. Удивительно, как холодная сталь на рискованном расстоянии от его шеи вынуждает стать осторожным… Поразительный эффект. Необходимо тщательно изучить его… Позже. В следующей жизни, это как минимум. Знать бы, что за намерения таятся в этой склоненной головке… Или, возможно, лучше даже не предполагать? Сложный, глубокомысленный вопрос, что также требует тщательного осмысления. А времени, времени опять не хватает..
Коварство?.. Странно. Вроде бы такое знакомое слово. И, кажется, произнесено было с неким намеком. Почему-то захотелось тут же пририсовать себе ангельские крылышки да повесить на мордочку милую невинную усмешку. Но ограничиться пришлось за неимением других вариантов взглядом, что полыхал безумной радостью, безумным же желанием.
Седрик вообще очень любил синематограф. Особенно фильмы, что во всей красе и неправдоподобии показывали жизнь людей прошлого. Одной из его любимых картин стал "Маска Зорро", во многом благодаря сумасшедшей харизме главных героев. И сейчас Амелия, в своем элегантном пеньюаре да рапирой в изящной ладошке была живым олицетворением самой восхитительной из сцен всего фильма. Настолько похожей, что возжелалось поступить по примеру милашки Бандераса… Но такой юмор вряд ли будет оценен со стороны мадам. Можно и обождать… Но, желательно, не в таком положении.
Стремительным движением выбросив руку со шпагой ввысь, юноша с силой ударил по почти что приставленной к шее его лебединой рапире Амелии. Не теряя ни секунды, он, используя всё то же направление движения, нежно оцарапал щеку девушки, оставив как память о себе длинную красную полосу. Разумеется, через пару минут ее не будет и в помине… Но пока что смориться вполне эстетично. Правда, нет, опять не времени для должного разглядывания…
Отскочив назад, юноша, перехватив шпагу свободной рукой на самой середине лезвия, вихрем закружился на месте, с диким хохотом каждой клеточкой тела вбирая кровавый душ, подобно Элизабет Батори, да пребудет она в аду. Отскакивая от поверхности шпаги, капельки крови летели во всех направлениях, кроме положенного. Лицо, волосы и тело юноши медленно окрашивались в алый цвет.
Кровь его на нас и детях наших…
Резко остановившись, Седрик аки птЫчка взмыл вверх, оттолкнувшись от размокшей земли. Длинный-длинный прыжок завершился на одном из многочисленных каменных надгробий. Высеченные на них имена скрылись под потеками свежей крови. Присев на корточки, юноша, чуть склонив голову вбок, приглашающим жестом распахнул руки, призывая Амелию "поймать его, если сможет".

Радость моя, вот и всё,
Боли отныне не будет
Золотом плавятся горы,
И вспыхнули реки...
Осанна - и солнце взошло