Что бы там не говорили адепты света, коих в последнее время развелось почти столько же, сколько шальных мыслей непрестанно обреталось в парадоксальным образом светлой голове Седрика, а жизнь вампира далеко не сущий Ад. Конечно, если разобраться, какое именно понятие заключено в самой концепции адской… Это как ни странно строго индивидуально. Сам же Седрик смутно предполагал, что Ад есть не что иное, как представления человека о том, чего он в итоге своей, несомненно грешной, жизни заслужил. Совесть юноши от рождения была белее савана, ибо многочисленные убийства трогали его не больше, чем невозможность лицезреть восход.
Вольготно развалившись на стуле, юноша медленным движением прищуренных глаз обводил полутемный бар. Разнообразие человеческое внушало подлинное восхищение, но, как ни прискорбно, Седрик намедни уже обедал, так что находился в высшей степени благодушном состоянии духа. И, вот опять и опять, жизнь была прекрасной… Оставалось лишь радоваться, что внутрь помещение не проникают губительные лучи жаркого солнца.

Радость моя, вот и всё,
Боли отныне не будет
Золотом плавятся горы,
И вспыхнули реки...
Осанна - и солнце взошло

Тишина... Звезды плывут перед глазами, пронзая тело остриями замороженных игл, причиняя сумасшедшую, однако ставшую уже обыденной боль. Вот и ответ на вопрос, способна ли болеть душа... Способна, еще как способна. Не болеть, а разрываться от еле сдерживаемого крика, ведь всё равно он никак не нарушит тишины.
Зато есть цвета. Пусть большей частью ледяные, пусть они причиняют боль глазам, но от них невозможно ожидать большего. Они мертвы, как и он. Но они - реальность, такая же, как и беспощадно кромсающие плоть звезды. Нет даже памяти, только не угасающая боль и осколки заинтересованности, вызванной вихрем холодных цветов. Говорили, что дальше будет свет, что будет тепло и радость... Или же вечные мучения в огне адского пламени. Но где они? Всё, что осталось, это мириады звезд, раньше бывших такими далекими, но теперь их можно было схватить, обнять, можно было бы даже поговорить с ними... Если бы хватило сил. А их так мало... они нужны для того, чтоб смотреть, для того, чтоб не чувствовать, как уже множество веков холодеют конечности, как наливается осознанием смерти отупевший от многократно умноженной на самое себя боли мозг. Интересно, в этом странном мире есть что-то еще?.. И почему за века, что находишься здесь, он остается всё так же чужим?
И вдруг - нечто новое. Новая звезда, аспидово-черная, медлительная и устрашающая ползет всё ближе и ближе, и от соприкосновения с ней другие, те самые, острые и холодные звезды тают, исчезают в вихре небытия. Не быть... раньше это было соблазнительно. Но смотря в лицо этого кошмарного порождения божественного разума, если только это и не есть сам Бог страшно. Наверное, внутри этой звезды тишина... Еще более глубокая, чем та, что окутывает душу сейчас. От нее нужно бежать, но силы пропадают... Как обычно. Только и можешь, что смотреть широко распахнутыми глазами, как гибнут твои сотоварищи, холодные звезды, вспыхивая перед кончиной прощальными отблесками былого величия. Не чувствуешь даже боли, только страх...
И вот она наконец касается тебя, и засасывает, со страшной силой засасывает внутрь. И ты наконец находишь силы чтоб кричать, но и крики твои она тоже поглощает, ненасытная, бездушная тварь. И ты пропадаешь... На короткий миг ты уверен, что погиб, что твое существование в мире ослепительных красок завершено.
Но глаза твои открываются вновь... Ты раскидываешь руки и встаешь… И ту же, со стоном схватившись за виски, валишься обратно.

Пробуждение было вполне под стать сновидению, если сей странный бред, вызванный ядом, можно было так назвать. На лицо юноши мерно капало нечто пахучее и хорошо знакомое, но сходу вспомнить название жидкости не удалось. Всё тело болело как после обширного ожога, на глаза будто насыпали песка, а в голове азартно отплясывали чечетку маленькие вредные черти, почему-то черноволосые и зеленоглазые. Попытавшись поднять внезапно потяжелевшие веки, Седрик едва ли не застонал, ведь то место, где у нормальных здравомыслящих вампиром находится голова, моментально отозвалось острой томительной болью. При всем желании, а его категорически не было, он не смог бы пошевелится, так что оставалось лишь лежать, уставившись в пустоту.
Но странное дело... Медленно, неуловимо, но отрадно качественно тело избавлялось от последствий отравления, и буквально через несколько минут Седрик нашел в себе силы открыть очи ясные, немного замутненные отражением боли, что гулкими ударами расходилась по венам вместе с кровью. Картина, что предстала пред ним, восхищала своей нереальностью. Амелия, ко дню будь помянута, сидела в непосредственной близости от него на корточках. Глаза юноши не могли воспринимать мир с былой четкостью, так что ему даже на миллисекунду показалось, что он сумел разглядеть в ее глазах сочувствие… Вах, какая идиллия! Зубы не сводит, милейший?.. - тут же одернул он себя, едва унюхав острый запах коньяка, что окутывал его фигуру подобно ароматному облаку. Похоже, Амелии всё было мало… Что ж, ее вполне можно понять. Не каждый день можно заполучить своего давнего друга в таком плачевном состоянии, да еще при том, что приходу в сие состояние он сам и поспособствовал!
Тонкой струйкой коньяк лился на грудь юноши, и золотистые ручейки исчезали в складках камзола, терялись в рассыпавшихся по полу волосах. Долго это выносить было сложно, да и имело ли смысл?!
Резко, пожалуй, чересчур резко юноша распрямил поясницу, непроизвольно застонав от взорвавшейся боли, что пронизала всё бренное нетленное тело. И так бледное лицо стало сейчас белее мрамора, вымазанного в мелу. Но – ненадолго. Постепенно возникали остальные чувства, например, злость. И, будем честны, радость. Так долго он уже не испытывал всепоглощающей боли… Это вносило разнообразие в скучное течение жизни.
За занавесью пропитанных коньяком волос губы Седрика вновь изогнулись в кривой ухмылке. Тонкие, но устрашающе сильные пальцы, мельком пробежавшись по спине девушки, цепко ухватили лебединую шейку, заставив Амелию поднять глаза в потолок. Продолжая крепко держать вампиршу, юноша, обняв ее свободной рукой, прижал хрупкое тело к себе, хрипло прошептав на ухо девушке:
- Знаешь… Я ведь тоже не в настроении играть. Правда-правда.
Холодные губы нежно коснулись бледной кожи, острые сверкающие зубы остановились за миллиметр до пульсирующей вены… Только язык, стремительностью движений до ужаса напоминая змеиный, легко поцеловал одну из самых вредных девиц мира сего.

Радость моя, вот и всё,
Боли отныне не будет
Золотом плавятся горы,
И вспыхнули реки...
Осанна - и солнце взошло

Дрожь окатила ее волной с ног до головы, грозясь, затопить в этом сладком наваждении. Порыв ее был настолько силен, что все мысли были смыты, даже разум представлял собой какое-то жалкое подобие.
Амелия расстерялась, кинулась в темный омут, желая достать до самого дна, кинулась в омут, даже не думая и не подозревая о каких-либо последствиях, забыв обо всем. Забыла ли она о своем безумии? О нет…
Малкавианка всегда оставалась верной своему клану. Приступы сумасшествия, которые так часто врывались в ее сознание, ошеломляли своей быстротой и молниеностью поражения. Они накрывали тотчас же, словно в тумане бредить через пелену застилающего дождя. А сейчас…сейчас, безумие иного рода захватило в свой плен: оглушительно, бесповоротно, слишком быстро и без сопротивления укутало теплым одеялом мечтаний и иллюзий, наяву всплывавшее в помутненном рассудке. Девушка никогда не встречала такого прежде. За все эти века, которые как-то незаметно сменяли друг друга, минуты, ускользающие через пальцы неуловимым песком, бежали вперед, не оставляя ничего, кроме расплывчатых воспоминаний, которые по жизненному стечению обстоятельств все равно стирались – задатки человека, и бороться с этим бессмысленно, как бы не хотелось.
Я видела занавес, состоящий из звезд млечного пути, который скрывал от меня потаенные реалии. С каждой секундой, как помешательство завладевало каждой клеточкой моего тела, с каждой милей секунды, как адренали смешивался с бурлящей кровью, я попадала в другой мир отсутствия параллелей или противоположностей, передо мной представал голая истина без красок: ни серых, ни посветлее, ни каких-то темных оттенков. Мне казалось, что я устремляюсь куда-то ввысь своим мечтам. К сожалению, сроки моего безумия были кратковременны, и у меня не хватало сил, чтобы узреть, удержать в себе, каждую деталь абсолютной мудрости, абсолютного понимания мира, на перекрестке двух дорог, и на развилках плюрализма идеалов.
А сейчас вампир, который не предпринимал даже слабой попытки прервать истому, стал ее помешательством. Ее глаза будто смотрели сквозь, взгляд был совершенно стеклянным, иной, кто увидел бы их испугался, но другой… например, тот самый, кто заразил мудростью и обрек на вечность, другой увидел бы в них лишь первые шаги к познанию бесконечной вселенной.
Амелия не была куклой, которой можно было дергать за ниточки, Седрик это прекрасно понимал, и даже в момент столь непонятному ему, как тореадору, не мог бы не признать, что для девушки писаны какие-то собственные правила. Увы, или к счастью, но юноша был занят совершенно другим. Его острые, как лезвие скальпеля, клыки впились в нежную кожу девушки. Ее обдало неимоверным холодом, и на секунду позе малкавианке позавидовал бы сам Микеланджело.
Амелия словно окаменела в миг, и ее бледная кожа приобрела подозрительный белый цвет, люди порой говорят: белее мела, так-то, но так. Но, поддавшись порыву, Седрик не мог трезво оценить ситуацию, что же касается самой вампирши…
Ей показалось, совсем на мгновение, как резкое воспоминание всплыло в памяти, как будто лучи солнца встретились с ярким сиянием чистой луны, как «вечности сошлись в один короткий день». Амелия пыталась вдохнуть, но воздух отчаянно исчезал, как исчезают звезды с первым рассветом, ей думалось, что она задохнется, всеми фибрами души чувствовала, что он пьет ее душу осторожными глотками, смакуя на вкус, продлевая собственное удовольствие от нектара или фантасмагорической амброзии богов. А она… она видела, как медленно гасли огни и все опускалось во мрак ночи, где ничто, ничто нельзя было разглядеть.
Безумие наполнило меня чем-то неизведанным, что я в последствии разгадаю, не иначе. Но оно сделало меня слабее в ту самую минуту, когда я собственноручно ушла от реальности.
Амелия ощущала, как Седрик с каждым движением времени выпивал не только ее кровь, кровь, которая ей давала жизнь, но и силу, медленно вытягивая из нее лед, как это частенько делают люди, допившие великолепный коктейль с зонтиком. Самое страшного, что и повергало ее в бесконечный холод, являлось то, что девушка даже не сопротивлялась, а полностью покорялась ему. Были ли то обаяние тореадора? Врожденная привлекательность?
Раскаленным железом на ее рассудке поставили печать, которая болью отозвалась в висках, ее безумие приносило плоды, слишком стремительно, слишком необычно для всей ее прожитой вечности.
Но он прекратил это, прекратил мимолетный порыв, кровь девушки вернулась в прежнее русло, наполнилась кислородом, а сердце, которое почему-то замедлило свой ход, продолжало яростно выталкивать красную вязкую жидкость.
Понимал ли Седрик, что он сделал? Что это за собой повлечет? Амелия не знала, да и сама ни о чем не думала, ее разум не спешил выходить из состояния сумасшествия, а вампир… он тоже не спешил, начато же им безумие, он слишком крепко прижимал ее к себе, когда как в Амелии рождались какие-то странные чувства; чувства, зачатые в яростных потоках течения, но о них еще не скоро…не скоро вспомнит малкавианка.

оф: мя пост Андрея до этого кхм не видела, и я не совсем понимаю, надо ли на него реагировать, поэтому если есть желание вклиниццо в нашу игру, сделайте какие-то шаги